Неоткрытое общество общества или его друзья партнёры

Возможно вторая Британская империя в виде финансовых атоллов не слишком усердно боролась с покровительственным капитализмом, но в конце концов это был всего лишь один из множества «*измов», которые мы можем переименовать в «ение». Окапиталивание как и раскапиталивание проходят всегда по одной и той же ризоме ненаправленного изъятия бездушных тел из давно умерших субъектов. И что внутри у них у всех — это не вопрос маниакальной наклонности наблюдающих за рекламодателями-шизофрениками непотребителей (в силу уже самой непотребности всего происходящего), это вопрос множественности, которая под напором сетей переходит к всё большей индивидуалистичности монологических бесед.

И тогда задумывалось, что приторный облик диетического батончика с нугой без сахара насмехается растягивающейся карамелью над самой прихотью человеческого дискурса, также как безудержность велосипедного либерализма с его стоячей греблей: каждому субъекту по одной квартире, по двум колёсам и по 10 парам беговой обуви. Бежать — значить здесь не думать, а не_думать. Не думать о том, что планета не столь обширна как человеческая мысль и само расползание масляных пятен послесовременности по пригородам — это уже существенный грех, поэтому люди должны были бы быть лишены всяческий привилегий, таких как личный дом с обслуживающими сетями. По крайней мере пока они не будут столь незаметны для природы, чтобы уйти под землю, вернув парки, лужайки и тропы птицам, бизонам и зубрам. Выбираешь красивый фрукт — а у тебя как человека есть право взять только гнилой. Кажется со времён первых людей мало что изменилось.

Механизированные товары переросли в механизированные услуги, но разве этого хотел бы достичь человек в точке своего освобождения? Массовые рассылки, обзвоны, массовый обман — это наиболее прибыльная деятельность и наиболее показательное лицо окапиталивания, которое на этот раз даже не становится финансовым, а обращается сугубо в человеческое обличье. Человек обманывающий становится рядом с субъектом нормальным и оба они уже лишены авторских прав, на самих себя, но внутри по-прежнему мифологема словесных перипетий дискурса. Именно здесь человеческий капитал становится формой собственного безумия в отрицании самости, но не ясно только на каком уровне абстракции: как массовое помешательство на потребительстве и упаковке или как индивидуальная огороженность стада в углу. Когда овцы вновь выходят на общательные поля, для них вновь завывает пастушья дудочка массовой культуры, обращающаяся к прошлому как к тому самому пути, который ещё предстоит пройти. Для кого-то он становится разделительной линией или шлагбаумом, а для кого-то — очередной травмой в попытке скрыть страхи или вновь впасть в отчаяние, в очередную воронку, над которой рыночное благочестие протянули свою сверкающую вывеску забвения. Но в конце концов когда вновь заиграет музыка, люди могут когда-нибуддьобнаружитЬ, что неоткрытость может быть преолена.

***

Стоит ли идти туда, где джаз продолжал усыплять бдительность масс, вбирая в себя даже классические ноты, или в принципе любую музыку можно приспособить под одухотворение информативания? Любую не получится, потому что значение и означиваемое должны находиться в некоторой борьбе противоположностей, так что изменение структуры вызовет неустойчивость поверхности.

Почему же мы должны быть с внешней средой более открытыми, чем с самими собой, скажем так, что мы прощаем ошибки в языке иностранцам, но обращаем вниние друг дуга на нелиературные формы или на неправильное ударение, род, число? В действительности отклонения внутри общества играют особую роль: слова и их переиначивание станоятся способом самовыражения и средством той самой уникальности личности, которую стремилось видимо обнаружить либертарианство. Но с развенчанием структуры этот путь стал направленным на тонкий лёд, хотя никто и не утверждал, что речь идёт только о словах или только о структурах, ведь большая часть мысли как раз растворена в несловесном, несказанном. А новые формы логики ещё только предстоит открыть и применит для общественной культурной системной инженерии.

Наука же по-прежнему опровергает саму себя, когда пытается стать эталонной моделью для общественных отношений. Значимость обычного человека вновь под вопросом, если здесь и там стремятся говорить о наиболее мыслящей части и о возможности управления массами. В этом смысле превращение общества в массу — это не предпосылка, а следствие нарождающегося закрепления современнейств в построеньействах и построительствах, которые отнюдь не являются конечной причиной бытия. Освобождение человека — это не только придание ему личной человечности, но и собственно общности общества, в которой он конечно сохранит некоторую неоткрытость, но прежде всего как обретённую мыслительную значимость.